Изба "Читальня"

ЖЕНОНЕНАВИСТНИК

 

 

 

Неизвестно откуда появившийся официант ловко переменил пепельницы,

посмотрел на меня с сожалением и внезапно исчез.

 

От усталости и яркого света болели глаза. Во рту пересохло совершенно,

вместо языка чувствовался толстый кусок наждачной бумаги. Голова

раскалывалась, виски пульсировали жаркой ядовитой болью. Мышцы шеи затекли,

ныли и при каждом неосторожном движении неприятно сдавливали позвоночник. Лоб

и плечи горели, ноги стали ватными. Откуда-то доносилась совершенно идиотская

песня; пробиваясь сквозь какофонию громоподобных ударов музыки, противный

мужской голос раз за разом надрывно сообщал, что "я не буду тебя больше ждать

никогда". Весь этот кошмар просачивался через уши в мозг, где взрывался новыми

ритмичными вспышками боли.

Маленькая стрелка на круглых настенных часах замерла против цифры "8".

Это означало, что в редакцию звонить было бессмысленно, на презентацию "Клуба

Новых Холостяков" я опоздал, Светлана Михайловна наверняка обзванивает все

морги и бордели, и, соответственно, о завтрашней игре в кегли, сауне, холодном

пиве и преферансе можно забыть.

Выругавшись про себя и собрав последние остатки сил, я прочитал два

заключительных абзаца, бросил толстую тетрадь на стол и зажмурился. Перед

глазами поплыли радужные круги. С трудом разлепив веки, я посмотрел на

сидящего по другую сторону стола человека.

 

Все в нем было плохо. Во-первых, он был писателем. Во-вторых, он

считал как себя, так и свои рассказы талантливыми. В-третьих, обладал

темпераментом, похожим на помесь Жириновского с курьерским поездом.

В-четвертых, я не видел ни единой возможности избавиться разом и от писателя,

и от его ужасных рассказов, и от его чудовищного темперамента.

 

- Ну как? - с идиотской надеждой в голосе спросил писатель.

- Отвратительно. Никуда не годится. Это не рассказы, а черт знает что

такое!

- Все одиннадцать? Вам не понравился ни один рассказ из одиннадцати?

- Совершенно верно. Мне не понравились все одиннадцать рассказов, все

шестьдесят четыре страницы. Более того, если бы мне понравилось хоть

что-нибудь из вашей писанины, владелец журнала вытолкал бы меня в шею и

назначил на должность главного редактора нового человека.

 

Стороннему наблюдателю могло показаться, что писатель смущен, растерян

и мучительно ищет слова оправдания. На самом же деле, это хищное животное в

очках и дешевом клетчатом пиджаке просто замерло перед очередным прыжком.

 

- Вы являетесь главным редактором одного из самых популярных и

уважаемых журналов для мужчин... - продолжил пытку мой истязатель.

- Вот именно, что для мужчин, - я задохнулся от негодования. Наша

целевая аудитория состоит в подавляющем числе из мужчин в возрасте от

восемнадцати до пятидесяти четырех с половиной лет, три четверти из которых

женаты. Для нормальных мужчин, заметьте! Если бы мы издавали еженедельник для

извращенцев, я бы с удовольствием воспользовался вашими услугами. К сожалению,

в ближайшее время в наши планы не входит издание "Календаря свихнувшегося

женоненавистника", "По следам маркиза де Сада" или любой другой литературы

подобного характера. Наш журнал не распространяется в психиатрических

лечебницах, тюрьмах и следственных изоляторах. Еще раз повторяю: мы пишем для

нор-маль-ных мужчин, а не для психов, страдающих манией жестокого обращения с

женщинами.

- Но ведь я пишу правду, - упрямо сопротивлялся писатель.

- Правду? - моему возмущению не было предела, - правду?!! Это, - я

схватил со стола тетрадь и затряс ей в воздухе перед самым писательским

носом, - это бред человека с серьезными нарушениями психики. Это - дрянь,

хуже которой я не видел еще ничего в жизни, при том, что повидать мне довелось

немало. Можно открывать на любой странице - пожалуйста, - я наугад открыл

тетрадь и принялся цитировать:

 

"...Когда колеса скорого поезда Москва-Симферополь с хлюпаньем

вонзились в тело жены, до ушей Пряхина донесся ее прощальный, ее последний в

этой жизни крик. Ничего прекраснее этого звука Пряхин не помнил. На душе его

стало легко и безмятежно, он показался себе птицей, вырвавшейся из клетки и

рассекающей грудью теплое, ласковое, солнечное весеннее небо..."

 

Я перевернул пять или шесть листов.

 

"...Нет!" - с ужасом вскрикнула Семипалова, - ты не сделаешь этого!"

"Я уже сделал это," - твердо возразил Семипалов, одним-единственным

мощным ударом ледоруба перерезав страховочный канат.

Тело его супруги медленно отделилось от выступа, взмахнуло руками и

стремительным камнем рухнуло вниз, в пропасть, в черную туманную бездну

пустоты, туда, откуда ничто никогда не возвращается. Крик ее, разбившийся о

скалы, отразился от стен ущелья и многократно повторился гулким высокогорным

эхом. С ближайшей вершины взвились два стервятника.

Семипалов улыбнулся, запрокинул голову и раскатисто захохотал..."

 

Я перелистал еще несколько страниц.

 

"...Жан смотрел, как его невесту затягивает в огромную мясорубку, как

ее ногти скользят по зеркальному серебру холодного металла, как ее искаженное

страхом и болью лицо застыло пронзительной маской отчаяния, как вздымаются и

опускаются лезвия гигантских ножей. Он не испытывал ни малейшей жалости. "Я

свободен!" - шептали его пересохшие губы..."

 

Я брезгливо захлопнул тетрадь и швырнул ее на колени писателя:

- Это - диагноз, а не литература. За любой абзац, повторяю, любой,

вас можно и даже необходимо изолировать от общества и пожизненно упрятать в

клинику для умалишенных писателей, помешанных на расчленении жен своих героев!

Если опубликовать даже тысячную часть вашего бреда, читатели разорвут меня в

клочья!

- Напротив, читатели будут вам благодарны, - возразил сумасшедший в

клетчатом пиджаке, - особенно те три четверти, о которых вы говорили. Хотите

еще кофе?

- Я не хочу кофе!!! Я хочу, чтобы вы немедленно убрались отсюда к

чертовой матери! Я хочу, чтобы вы прекратили мучить меня своей отвратительной

писаниной! Я хочу, чтобы вы оставили меня, мою секретаршу и мой журнал в

покое! Наконец, я хочу домой!!! - вылетело на одном дыхании. Меня трясло.

 

Сумасшедший задумался. Он сидел наморщив лоб и играл обручальным

кольцом, вертя его вокруг короткого пальца с треснувшим посередине ногтем.

- Хорошо. Я оставлю вас в покое. Я не буду приходить к вам в редакцию,

я не буду беспокоить вас телефонными звонками. Я исчезну из вашей жизни.

Только с единственным условием, - писатель смотрел прямо перед собой.

 

Я ждал.

 

- Сейчас ровно половина девятого. Вот мое условие - следующие полтора

часа, до десяти-ноль-ноль, мы проведем у меня дома.

- Ни за что! - с ненавистью выплюнул я.

- Подумайте, - пригрозил писатель, скрещивая руки на груди, - дело

ваше...

Глаза закрылись сами собой. Во всех подробностях мне представилось,

как завтра утром на пороге моего кабинета появляется клетчатый писатель, как

он выходит из машины ГАИ, прижавшей меня к обочине, как на ближайшей вечеринке

он склоняется к моему уху и начинает ласково нашептывать: "Когда челюсти

саблезубого тигра перекусили туловище жены вождя надвое, Ястребиное Вымя

воздел руки к небу, оглашая джунгли звериным рыком победителя..." И я сдался:

 

- Хорошо. Будь по-вашему. До десяти...

- Писатель переменился в лице, вскочил, бросил на стол деньги за

выпитые нами восемь чашек кофе, махнул рукой девочке-официантке. Глаза его

блестели. Он силой надел на меня плащ, сунул в руки шляпу, схватил за рукав и

потащил к выходу. Меня тошнило.

Естественно, на улице шел дождь.

 

 

К тому времени, когда писатель звонил в свою квартиру, я успел

промокнуть до нитки.

Дверь нам открыла женщина непонятного возраста. Выглядела она по

вечернему: пучки бело-желто-пепельных волос, бигуди, сигарета в углу

недовольного рта, пестрый застиранный халатик, руки поставлены туда, где

у женщин обычно находится талия, шлепанцы.

- Та-ак, - прогремел ее густой бас, - где ты шлялся? Почему в пять

тебя не было у Семиных, я туда звонила? Где картошка и стиральный порошок, я

тебя спрашиваю? Кого это ты в дом привел на ночь глядя? Почему ты молчишь? Ты

что, оглох, что ли?

 

- Здравствуй, Лизонька, - заискивающе улыбнулся писатель.

- Познакомься, это Николай Сергеевич, про которого я тебе говорил.

 

Я снял шляпу, вылив с ее полей на пол полведра дождевой воды. Женщина

всплеснула руками, открыла рот и перешла на баритон:

- Ах, Николай Сергеевич, я столько о вас наслышана! Ах, проходите

сюда! Давайте же ваш плащ, так... Вот, пожалуйста, вам тапочки, они мягонькие!

Проходите на кухню, Леша сейчас кофе сварит...

 

При слове "кофе" я чуть не потерял сознание.

 

- А ты чего стоишь? - вопль в сторону Леши. - Марш в ванную мыть лапы!

Сколько раз нужно напоминать? Одно и тоже, одно и то же!

Писатель скрылся в ванной. Лизонька сменила гнев на милость,

переключаясь на меня:

- Ах, Николай Сергеевич! Как хорошо, что вы нашли время заглянуть к

нам. А я все твердила моему остолопу: вот, посмотри, все нормальные люди

давным-давно занимаются серьезными делами. Орлович, к примеру, нефтью торгует

и супруге своей каждый месяц презенты делает - шубу там, или колечко какое. Вы

вот журнал издаете, уважают вас. А мой?

 

- Что - ваш? - не понял я.

 

Из ванны послышался грохот, как если бы упало что-нибудь железное.

- Растяпа! - заорала Лизонька в сторону источника раздражения. - Вот

видите, - улыбнулась она мне. - Ничего не может сделать по-человечески. Я с

ним все свои нервы последние расстроила. Другие своих жен на руках носят, на

Золотые Пески разные отправляют, пылинке не дают упасть. А мой даже посуду

вымыть не может, чтобы пятен не осталось. На прошлой неделе вообще утюг сжег,

представляете?

 

Я представил писателя в клетчатом пиджаке, сжигающего утюг, моющего

посуду и одновременно слушающего свою жену. Меня передернуло.

- А знаете, что я думаю? - елейно пропела суженая клетчатого

писателя, скрывшегося в ванной. - А возьмите вы его к себе. Вы человек

известный, порядочный. Вы не смотрите, что он у меня такой дурак, он бумаги

разносить может, или почту разбирать. А если бы вы слышали, как он на гитаре

играет - загляденье! Ле-е-е-е-е-е-ша-а-а-а-а!

 

Мысли сбились в одну большую серую кучу. Перед глазами писатель в

клетчатом пиджаке, бигуди и шлепанцах одновременно бил чечетку, играл на

гитаре, разбирал почту, мыл посуду, сжигал подряд несколько утюгов и разносил

почту...

- ... Появился, да?!! Чем ты в ванной занимался столько времени?

Посмотри на свои руки, что, нельзя было их вытереть насухо? Боже мой, у

других - мужья как мужья, а ты... Орлович, к примеру, нефтью торгует и супруге

своей каждый месяц презенты делает...

Дальше я ничего не слышал. Казалось, что я лечу вдоль длинного

тоннеля, несущего меня в неизвестность. Я проношусь сквозь время, чувства,

мысли и расстояния. Навстречу попадаются саблезубые тигры, недавно

перекусившие чьими-то женами; гигантские мясорубки, перемалывающие женские

тела дюжинами; костры с корчащимися на них ведьмами; пачками летящие в

пропасть блондинки; поезда, размалывающие все повстречавшееся на путях женское

в кисель... Я видел, как Ева срывает большое красное яблоко, как на голове

Горгоны шевелится клубок змей, как Каплан стреляет в Володю Ильича Ульянова...

 

- ...И вообще, ты не на что не способен! - вернул меня к жизни фальцет

жены писателя в клетчатом пиджаке.

- Сударыня, - простонал я, - вы не могли бы... оставить нас вдвоем с

Алексеем Владимировичем... Буквально на пару минут...

- С Лешкой-то? - супруга писателя недовольно вскинула брови. - Ну,

Николай Сергеевич, если вы так хотите... - она покинула кухню.

Я схватил писателя за руку и заглянул ему в глаза:

- Алексей Владимирович, голубчик вы мой, послушайте... Ради Христа,

прошу вас, помогите! Выведите меня отсюда! Я... я обещаю опубликовать два...

Писатель правой рукой показал мне три пальца.

- ...Хорошо... Три любых ваших рассказа... Только, друг вы мой,

уберите меня отсюда!..

- Обещаете? - мрачно спросил несчастный в клетчатом пиджаке.

- Клянусь! - выпалил я и принялся трясти руку бедного писателя.

- Идемте! Быстрее! - писатель засунул меня в ботинки, нахлобучил

шляпу, сунул в руки скомканный плащ и вытолкнул за дверь.

 

Я выбежал из парадного. На улице шел дождь. Спустя десять минут я из

телефона-автомата звонил домой ответственному секретарю.

- Алло, Колька? - ответил заспанный голос. - Ты что, сдурел?

- Слушай меня внимательно, - я сжал трубку до боли в пальцах, - я

заболел. Вернусь в Москву через две недели. Ты остаешься за главного.

В следующие два номера ты ставишь рассказы Алексея Несчастного. Ты меня понял?

- Понял. Но...

- Отлично! - и я повесил трубку, поймал такси, доехал до

Ленинградского вокзала, сел на поезд (когда электричка тронулась, мне

показалось, что я лечу вдоль длинного тоннеля, несущего меня в неизвестность),

и следующие две недели провел у своего дяди.

 

 

Когда я вернулся в Москву, выяснилось, что тираж журнала вырос втрое.

 

 

 

Апрель 1996

 

А этот рассказ специально для мужчин нашего форума!!!

 

Мама купила мне велосипед. Я прыгал вокруг нее как ребенок. Да я и был ребенком шести лет. Немного оседлав свой восторг я отошел в сторону:

-Спасибо мама, как-то застенчиво сказал я.

Да, я никогда не был ласковым ребенком. Чтобы там обнять и поцеловать, прижавшись к ней. Никогда.

-И в кого ты такой неласковый, улыбаясь говорила мама.

-Ну мам,- я же ласков с девочками, меня даже Ленка вчера поцеловала.

-Эх ты,- обхватив мою шею и теребя мои волосы - ответила она.

Вырвавшись из ее объятий, сверкая пятками я бросился поделиться этой поистине радостной новостью с пацанами.

 

Как неумолимо бежит время. Казалось, еще вчера играли с ребятами в прятки, были разбойниками и казаками. Бродили, бегали беззаботными глазами погороду. Рассматривали прелести девочек в подъездах.

 

-У меня шоколадка есть. Вот так вот.

-Сереженька, а ты мне дашь половинку,- верещала Светка.

-А ты мне покажешь свою пипиську,- отвечал с полной серьезностью этого вопроса я.

-Ух ты!!!-лишился я половины сладкого какао.

-А потрогать можно?- застенчиво вопрошал я.

-Тогда вся шоколадка.

-Давай.

 

Прятки остались, но сейчас я уже прячусь не от Кольки из семнадцатой и не от Ленки из двадцать пятой. Прячусь от книг, от профессора нашего университета, также спрятавшего свой хитрый взгляд за толстым стеклом в костяной оправе, от проблем быта.

 

Уже и деревья кажутся не такими большими, и ноги, в этих смешных сандалиях, превратились в мужскую ступню сорок четвертого размера. Лишь какие-то воспоминания.

Помню лишь свои слезы. Мама сняла ремень со стенки.

- Мама, не надо.- Ну за что, они сами не отдавали свои игрушки.

 

Помню дядю милиционера, который к нам приходил, по поводу этого так сказать маленького проступка. У маленьких - маленькие проступки.

 

-Ну мама, за что?- голосил я на весь дом.

-Что же ты делаешь негодник?!

-Тебе мало игрушек?

-Я тебе в чем-то отказываю, в твоих прихотях,- кричала мама, меняя фразы с кожаным ремнем.

-Да как ты мог ударить по голове кирпичом Колю.

-А Лену? - Зачем ты ее тащил за волосы по всему двору? Это же девочка.

Я был заперт в комнате.

Ну да ладно, все уладилось. Все потом помирились: Эх детство.

 

Да, все изменилось. Все стало казаться с другой точки зрения. С более взрослой.

 

Дядя милиционер с усиками - стал ментом. Светка с Ленкой поменяли свои детские формы. Теперь уже не проходил шоколадный бартер. Да и мои желания возросли.

 

Мороженое с лиманадом поменялось на водку с пивом. Теперь за свои поступки я должен отвечать сам, самостоятельно. Взял академ, чтобы из универа не выгнали. Это как в том анекдоте:

-А ты что развелся то?

-Плохо что ли готовила?

-Да нет. За непосещаемость.

 

За все нужно платить. Платить самому. Вот в этом я не хотел взрослеть ни капли. Я взрослый, я решаю свои проблемы сам; я пью с кем хочу, я приду во столько, во сколько мне это заблагорассудиться.

Я взрослый настолько, что могу сказать без зазрения совести. Назвать ее на.

-Слышь, мать - дай мне пять сотен.

Дает. Иду на день рождения к Ленке.

-Когда вернешься?

-Не знаю мам. Может завтра вечером.

Пришел через два дня, не один. С Ленкой. Мамы не было дома. Сразу на кухню.

-б...: Даже поесть не оставила. Сложно что ли. Поворачиваюсь к шкафу.

Записка: Я до вечера среды в командировке.

-Деньги в моей тумбочке. Целую. Не баловаться.

Пошел, нет, рванул со скоростью света в ее комнату. Глаза прокрутились - три семерки вместе с носом. Две штуки. Так-с. Сегодня суббота, полдень. По пять сотен на день. До вечера, до среды.

-Ленка,- живем.

 

-Привет мать. Как дела?

-Сам то как?

-Нормально все.

-Мам ты же знаешь Ленку. Так вот. Она теперь будет жить со мной, в моей комнате.

::. ?

Ленка появилась вовремя, выручила от ответа на ненужные вопросы.

-Так-с.

-Хоть вы и знакомы, вот мам - моя девушка.

-Здраствуй, наигранной улыбкой, поприветствовала ее мама.

-Здраствуйте, тетя Катя.

-Мам, мы гулять пошли.

-Когда придешь?

-Когда придем?- Ну: не знаю, но не жди. Может опять поздно.

-Нет мам,- она будет со мной.

-Все мам, я не хочу с тобой больше разговаривать,- сказал я закрывая дверь в свою комнату.

 

-Денег тебе?

-А за что?

-Мам, хорошь прикидоваться. Ты никогда не спрашивала.

-Нет мам.- Я не наркоман.

-Не дашь?!

-Хорошо.- Нет так нет.

-Я ухожу из дома.

-Покушай хоть на дорожку,- съехидничила мать.

-Да пошла ты, хлопнул я дверью.

Улица приняла меня потоками ливня. Мокро, холодно, хоть и лето.

 

Ленка дура. Что еще сказать. Да, мама у меня бывает немного резкой. Но зачем бежать от меня, тогда, когда мне больше всего нужна поддержка.

-Сама ты мама- дура.

-Хорошо.

-Да, да я пойду к друзьям.

-Все пока.

 

Куда-то сразу подевались те, кто называл меня своим другом. Когда я остался один, без денег, без крыши над головой, под которой всем и всегда так хорошо пилось пиво, съедалось множество бутербродов. Где все? Наверное, тогда я понял, что друзей не может быть много.

Ленка ушла: Увы. Не посчитав меня за грош. Все ушли. Я один. Да будет - вперед!

 

-Серега,- ты понимаешь,- мать приехала с отдыха,- отзвонил мне на телефон Ромка.

-б...: опять движение сумки. Опять туда. В неизвестность.

 

-Привет.

-Привет.

-Ты что такая грустная?

-Скучаю.

-Я тоже.

-Лен, а я квартиру снял.

-Ага, работаю на Вднх, продавцом-консультантом.

-Зарплата какая,- с улыбкой повторяю ее вопрос. Ну на ужин при свечах хватит.

-Придешь?

-Позвони ближе к вечеру.

Как мне нравится, когда она улыбается. Как пахнут ее волосы. Как она смущается, когда я рассматриваю ее в душе. Все стало на круги своя.

 

Прошло пол года. Все в одинаковом темпе. Девушка, работа, съемная квартира.

Восстановился в универе.

 

-Алло девушка, да, я по объявлению насчет работы.

-Нет, незаконченное высшее.

-Не подхожу?

-Нет.

-Спасибо.

-Алло.

-Да, по объявлению.

-Нет, незаконченное высшее.

-Извините.

Что не говори, ученье - свет. Не всю же жизнь объяснять гражданам, чем отличается этот комбайн от этой прекрасной мясорубки. Без вышки никуда.

 

-Алло, Серега, здорово. Как дела?

-Здорово Ромка, да нормально все. Сам как?

-Может вечером пивка?.

-Ок. Давай.

-Да, Серега, давай только без девчонок.

-Ок.

-Все, на Первомайской в восемь.

 

-Да, четыре кружки.

-Мне мать твоя звонила, отхлебывая пиво,- говорит Ромка. Спрашивала, что да как.

-Ну и?

-А я что. Сказал все как есть.

-Сам ты дурак. Что тебе стоит. Позвони да помирись.

-И что?!

-Что, что. Скучает она, волнуется. Как никак, шесть месяцев тебя не видела.

Это твоя мать, понимаешь, твоя. Одна, единственная.

Напились.

 

-Привет.

-Здраствуй.

-Сереж, мне Ромка дал твой телефон, мобильный ты игнорируешь.

-Мам, оставь меня в покое. Что опять? Чем я тебе опять мешаю? У меня своя жизнь.

-Ты мне никогда не мешал и не мешаешь. Ты не забыл, у тебя завтра день рождения. Придешь?

-Нет мама. Все хватит.

-Прости меня, сына,- опустилась в голосе мама. Если я тебя чем-то обидела - прости.

 

Наверно я все-таки не совсем бесчувственный. Воздержался от грубостей.

 

-Ну что? Придешь? приедут.

-Посмотрим, мам.

-Можешь взять свою пассию.

-Пока.

 

Сколько раз слышал трель родного звонка. Сейчас все для меня как будто вновь. Испарина на руках и на лбу.

-Что ты нервничаешь,- поддевала меня Ленка.

Тру руки об джинсы. Нет бы поддержать, а она подкалывает. Молчу. Шелчок.

-Привет мам.

-Здраствуйте тетя Катя, с именинником вас,- поздравляет Ленка.

-Привет. Поздравляю тебя.

-Спасибо мам, с неохотой отдаваясь в ее объятия,- выдавливаю я.

 

Гости-родственники, выпивка, домашняя еда, приготовленная мамой, улыбки, поздравления - как же все это здорово. Опять воспоминания унесли меня куда-то в детство.

-Сереж,- сказала мама, выдернув меня из воспоминаний. Сегодня твое восемнадцатилетие. Ты стал уже взрослым, как я давно это хотел услышать, мама перевела дыхание. Хоть мы и живем раздельно, мне тебя очень не хватает.

Если я и была неправа когда-то, прости меня пожалуйста.

-Мам!

-Не перебивай сынок. Я не хочу чтобы ты слонялся где-то, и этим подарком, я выражаю свою любовь.

Звон стекла, присоединения остальных к тосту. Я развертываю коробочку с подарком. Ключи. Мама подарила, квартиру, на одной лестничной клетке, рядом, рядом с ней. Обвожу глазами гостей.

 

-Извините меня,- с комком в горле обращаюсь ко всем. Я сейчас,- выхожу на балкон. На глаза накатываются слезы. Скурив две сигареты, возвращаюсь.

-Спасибо мама,- как обычно сухо говорю я.

Переехали.

 

Заканчиваю третий курс, работа отличная, своя квартира, девушка, которую, как мне кажется, люблю больше всего на свете, полный достаток, что еще нужно в двадцать лет.

 

На протяжении двух лет почти и не общались-то с ней, так если только, по мелочам. Но я все равно знаю, что ей было приятно, зная что я под боком, рядом.

-Привет мам, есть что поесть- с голодным взглядом бежал я на кухню.

-А что, твоя не готовит?

-Мам, хорош заводить старую песню.

 

-Алло, Сергей,- это вас Евгения Николаевна беспокоит.

-Да, что случилось?

-Сергей,- мама в больницу попала.

-Что, что случилось?

-Когда скорая забирала, сказали что инфаркт.

-Алло, Николай Иванович,- это Сергей, мама в больнице, я прерву командировку.

-А что случилось?

-Я и сам толком не знаю. Позвонила соседка, сказала что скорая забрала с показанием на инфаркт.

-Да, давай, вылетай.

Вы кем будете?

-Сын я.

-Я главврач, Сергей Александрович.

-Очень приятно, тезка.

-Да, инсульт.

-Это серезно?

-Да. Парализовало конечности.

-Сложно сказать сколько. Сейчас ей нужен только покой и уход.

Захожу в палату.

-Ей сделали укол снотворного,- говорит тезка. Надо, чтобы она хорошо выспалась.

 

-Привет мам. Проснулась. Ну не плачь. Все будет хорошо. Почему не можешь двигаться? От усталости.

-Что со мной. Сереж, скажи правду.

-Мам у тебя был инсульт , парализовало конечности.

-Нет мам, доктор сказал, что все можно восстановить. Физические процедуры.

Отдых. Свежий воздух.

 

-Мам, а давай на дачу махнем все вместе, сказал я вечером уже дома.

-Давай, только можно тебя попросить без Лены.

-Хорошо мам,- не стал спорить я.

В дверь позвонили.

-Здравствуйте Николай Иванович. Проходите.

 

Николай Иванович, одноклассник мамы, на данный момент директор банка, в котором я работаю. Опять спасибо маме, пристроила.

 

-Налей в вазу воды.

-Привет Катенька. Как ты?

-Да как. Сам видишь, но обещали что поправлюсь.

-Спасибо за цветы,- улыбнулась мама.

Я вышел на балкон, покурить.

 

-Серега,- прервал меня от моих размышлений Николай Иванович. Мама сказала, что вы на дачу хотите съездить.

-Ага, только ведь на работу надо.

-Ну, насчет работы ты можешь не волноваться. Поезжайте. Ей сейчас отдых нужен. Побудь рядом с ней хотя бы недельку.

-Спасибо Николай Иванович.

-Ладно, давайте, аккуратно там. Я к выходным заскочу. Да, кстати, поедем ко мне, я тебе кресло инвалидное дам. Жена умерла, а кресло осталось. А то сам знаешь, в наших больницах ничего не дождешься.

 

Договорился с Евгенией Николаевной, медсестра с тридцатилетним стажем, да к тому же наша соседка, будет присматривать за мамой, на время моих командировок.

-Лен, ты давай тоже, не ссорьтесь только. Ты же знаешь, маме сейчас нельзя волноваться. Заходи к ней почаще. Меня целый месяц не будет. Все, давай, мне в аэропорт надо.

Захожу в мамину квартиру.

-Да мам, на месяц. Это важная для нас поездка. Ну все, давай. Смотри аккуратно здесь без меня. И с Ленкой не ругайтесь, тебе нельзя волноваться.

-Не подходит она тебе.

-Мам, все, давай не будем. Я пожалуй как-нибудь сам разберусь. Ну все, я побежал. Целую ее в щеку.

-И тебе удачи.

 

Оставалось последнее совещание. Побрившись, спускаюсь в гостиничный кафе-бар, завтракаю. Какое-то непонятное ощущение внутри, в груди. Сердце сжимается.

-Алло, Евгения Николаевна, у вас все нормально. Как мама?

-Нормально все, не беспокойся. Спит она. Я только ей укол сделала.

-Да, сегодня вечером прилечу. Ну все, до свиданья. До вечера.

 

Как же долго тянулся этот месяц. Ну вот и все, последнее совещание окончено, мы получили этот кредит. Все, осталось только забрать из гостиницы вещи, перекусить и в аэропорт.

-Алло Сергей. Это Евгения Николаевна.

-Что, что случилось?

-У мамы был повторный приступ. Врачи не стали забирать ее в больницу,сказав, что передвигать ее очень опасно. Поставили капельницу. Сейчас вот только доктор уехал. Давление стабилизировалось.

-Спасибо вам, что позвонили. У нас нелетная погода, отложили рейс на три часа.

 

-Девушка, милая, ну может можно что-то сделать. У меня мама при смерти.

-Я сожалею молодой человек, но от меня ничего не зависит. Все рейсы отложили. Посмотрите погода какая.

Молча сижу в баре, пью, пускаю дым в потолок. Наконец-то объявляют рейс.

 

-Как это случилось?

-Сергей, не хотела говорить, но: Она сидела у окна, воздухом дышала, я подошла чтобы накрыть ее пледом, прохладно было уже, подъехала машина, а там: твоя Ленка с каким-то мужиком в машине целовалась. Машина как раз под фонарем стояла. Все видно было как на ладони. Она успела, мне и сказать только что: -Смотри Жень, я же говорю, не пара она ему, и, стала задыхаться.

Я переложила ее на кровать и в скорую позвонила. До их приезда укол сделала.

 

 

Открылась дверь и зашла Ленка.

-Здрасьте. Серега, ты что не мог позвонить,- улыбнувшись, спросила Ленка.

Встаю со стула, пощечина. Она падает. Хочу добавить, но Евгения Николаевна останавливает.

-Вон из моего дома. Вон, вон, б..., я сказал. У тебя час, слышишь, ровно час, чтобы отсюда убраться.

Соседка схватила меня за руки: -Тише, успокойся, не буди маму.

 

-Мам, я опять обкакался,- из своей кроватки улыбался я.

Она беспрекословно брала и меняла мои пеленки, посыпала присыпкой, ласково говоря:

-Ах ты мой маленький засранец.

Сейчас проще. Сейчас даже памперсы для взрослых есть.

-Вот так. Вот мы и переодели тебя. Ну что ты плачешь? Не плачь, не надо.

После этого приступа она уже не могла говорить. Лишь какие-то шипяще-гортанные звуки.

-Мам, ну поешь немного,- подносил к ее рту я ложку. Нет мам, не отворачивай голову. Тебе надо сил набираться чтобы поправиться.

Ей было стыдно, когда я менял ей памперсы, постель. Из-за этого она отказывалась от воды, от еды.

-Мам, ну ты что в самом деле? Хоть ложку каши съешь.

-Кхшш, кхшш.

-Мам, а сколько ты за мной убирала, кормила с ложки, когда я болел. Что ты мне говорила:

-Ложечку кашки съешь и поправишься.

-Ну вот мам, молодец. Давай еще немного.

-Кхшш, кхшш.

Я смотрю на нее, заглядываю в ее глаза, пытаясь угадать, что она хочет.

Днем она все больше спит. Соседка не отходя дежурит около нее, несет свой дневной пост. Прихожу с работы, принимаю вечернюю вахту. Мне уже везде слышатся эти звуки - кхшш, кхшш. Быстро бегу домой. Заходят пацаны. Зовут пивка попить. Вежливо отказываюсь. Отсыпают травы. Иду на балкон. Забиваю, курю, чтобы хоть как-то отвлечься. Захожу в комнату. Все по новой. Кхшш, кхшш. Сейчас мам, сейчас. Переодеваю, кормлю.

-Да мам, сейчас телевизор посмотрим. Подкладываю ей еще одну подушку. Уже ее по звукам понимаю. Да мама, сейчас переключу. Какой-то сериал. Она их любит.

 

Заметная улыбка на ее лице. Она смотрит на эти картинки, а я на нее.

Боже, как ее болезнь изменила. Еще три месяца назад эта сорокадвухлетняя женщина вся дышала красотой. Румяное лицо, фигура. Я даже завидовал, своему директору, который пытался за ней ухаживать. Она была поистине красивой женщиной. Она так и не пересекла ни с кем свою судьбу после смерти отца.

Сейчас же одеяло скрывало тело скукоженной, морщинистой старухи. Кладу к ней на грудь свою голову, укрываясь ее рукой. Засыпаю. Снится детство.

 

-Ааа, мама больно,- орал я на весь двор.

-Что случилось, обнимая меня,- спросила мама.

-Я с дерева упал, показывая свои руки, которые были все в занозах,- плакал я.

Она меня уложила на кровать, смазала йодом ссадины. Я помню только ее руки, которые могли незаметно вынуть все занозы, погладив, убрать боль. Как же мне сейчас хотелось вытащить занозу из ее сердца.

 

Проснулся от шума телевизора. Осторожно встал, чтобы не тревожить маму. Иду на кухню, выпить стакан воды. Возвращаюсь, накрываю ее, наклоняюсь поцеловать. Холодный ветер, распахивая окно, врывается в комнату. Холодное лицо, с застывшей улыбкой.

 

Ночной ветер треплет волосы, дает забыться, успокоиться. Надышаться можно только ветром. Два дня на даче. С детства не переношу процедуры подготовки к похоронам.

 

Отпетые священником псалмы, плач женщин за моей спиной, горсть земли в руках. Последний путь.

-Серега ты идешь,- окликнул меня Ромка.

-Нет, вы идите, я побуду еще.

 

-Мамка твоя?- вывел меня из раздумий чей-то голос. Это были могильщики.

-Да.

Они присели рядом. Я разлил по стаканам оставшуюся водку.

-Меня Кузьмичом все кличут, а это дружище мой - Колян.

Помянули.

-А моя мамка вот, рядом покоится,- показывая рукой на соседнюю могилу, проговорил Кузьмич.

-А твоя?- обратился я к Коляну.

-Я ее не знаю. Я из детдома.

Помолчали. Колян сбегал еще за бутылкой водки.

-Давайте,- сказал я, наполняя стаканы, за всех живых матерей-здоровья им, и, за всех ушедших - пусть земля им будет пухом.

 

Я поднял к небу влажные глаза:

-Посмотри мама на этих славных детишек. Как ты и хотела: мальчик и девочка.

На мою жену, на этот залитый солнцем двор. Прислушайся. Ты слышишь? Шум волн, крики чаек. Это была твоя мечта, иметь домик на берегу моря, видеть меня счастливым. Посмотри же - я счастлив, только мне не хватает тебя.

Легкий ветерок качнул кресло-качалку. На секунду мне показалось, будто она сидела в нем и смотрела на все это такими же счастливыми глазами, как и я.

 

Солнце озарило землю. . Эх: Земляне.

 

Почему то вспомнились слова из книги Г. Г Маркеса Человек не связан с землей, если в ней не лежит его покойник ".

Сто лет одиночества прошли. Я возвращался на свою родную землю. О которой я никогда не забывал и не забуду. На землю, где покоится прах матери.

 

Издалека заметил, покрашенную ограду, ухоженную могилу, свежие цветы на ней.

 

-Не обманул Кузьмич. Присматривает,- каким-то теплым чувством разлилось по телу.

Открыл калитку, зашел, присел на скамейку: -Здравствуй, Мама. Я дома.

 

 

ЗЫ. Человек! Подойди к двери. Позвони или постучи. Откроет женщина. Одна единственная, любящая тебя бескорыстно, без обмана. Это твоя Мать, понимаешь, твоя, единственная. Просто обними и скажи:

- Здраствуй мама. Я дома.

А можно рецензию?

 

Такие случаи, как описанный, позволяют видеть жизненные казусы, хотя и в утрированном виде, но достаточно четко и представлять себе окружающую действительность многими гранями, как положительными, так и отрицательными.

Журналист предстаёт достаточно флегматичным типом, сразу же создавая контраст своему собеседнику. На это автор выигрывает, ибо к концу рассказа они меняются ролями и читатель невольно начинает питать симпатию к несчастному мужчине, которому судьба подинула такой неудачный расклад.

И вообще, начинаешь питать сочувствие к мужскому населению планеты, особенно если такие произведения(те, которые про убитых жен) вызывают интерес у утроенного количества читателей неизвестного нам журнала.

Сижу и смотрю в пустое окно

И думаю как, я сильно влюбился

Хочу я к тебе, но ты далеко.

И ночью ты мне, как вьявь вновь приснишься

 

В моих ты мечтах как белая птица,

Средь серых таких, замечу тебя.

Летишь в небесах, не боясь ты разбиться,

Летишь высоко не заметишь меня.

 

Хочу я с тобою быть рядом, не близко,

Чтоб ты так любила, как я тя люблю.

Летишь высоко, далеко и не низко,

А я все стою там внизу и смотрю.

 

Почти улетев, меня ты заметишь,

И камнем вдруг вниз, ко мне упадешь.

Теперь никуда от меня не исчезнешь,

Как сильно люблю я, теперь ты поймешь.

 

Хочу чтоб мечтанья мои превратились,

В реальную сказку - твою и мою,

Хочу чтоб с тобой мы так же слюбились.

Хочу я поверить в эту мечту.

 

(Автор А.М.Евдокимов)

P.S Автор для тех кто хочет скопировать мой стих =)